Малкольм Гладуэлл: Мой отец любил пешие прогулки, он каждый вечер возвращался домой с работы и отправлялся на прогулку, которая занимала час или больше, а также ходил в церковь каждое воскресенье. И как только я стал достаточно взрослым, чтобы ходить вместе с ним, мы стали гулять каждое утро в воскресенье. Только я и мой отец. Мне кажется, мы шли примерно пять километров туда и столько же назад домой. Он никогда не сбавлял скорость из-за меня. Так что меня всегда трогал тот факт, что он считал, что я достаточно взрослый, чтобы не отставать от него. Это было мое время наедине с отцом. Так я познакомился с ходьбой, и с тех пор это занятие всегда казалось мне священным. Мне кажется, это самое правильное определение.
[ВСТУПИТЕЛЬНАЯ МУЗЫКА]
Сэм Санчес: Time To Walk – это проект, в котором самые интересные и вдохновляющие люди в мире делятся историями, фотографиями и песнями, которые повлияли на их жизнь. Журналист Малкольм Гладуэлл известен своей способностью видеть то, чего не замечают другие. Он написал множество бестселлеров для газеты New York Times, в том числе «Гении и аутсайдеры», и ведет подкаст «История глазами ревизиониста». Во время этой прогулки он размышляет о том, как отказаться от суждений, и почему посредственность – это не так уж плохо.
[ЗВУК ШАГОВ]
Малкольм Гладуэлл: Я живу в сельской местности, недалеко от Нью-Йорка, на старой молочной ферме, которая была заросшей и заброшенной, когда я ее приобрел. Мы купили ее вместе с одним из моих лучших друзей. Он живет со своей семьей на одной половине, а я живу на другой, еще и третий мой друг собирается построить дом на этом участке. Так что это небольшая… Думаю, это небольшая мини-община.
Я… По сути, это просто луг со степными травами и полевыми цветами, вперемешку с небольшими кустарниками и деревьями, и все они как будто полудикие. Что мне нравится в этой местности, так это то, что в разные времена года она выглядит по-разному.
Это история о моём отце. Он умер три года назад, и он был замечательным человеком, хотя я всегда думаю, что это неподходящее слово для его описания, потому что мы используем это слово для описания человека, который является безусловно особенным, а мой отец не был безусловно особенным. На него нужно было обратить внимание, чтобы понять, что в нём примечательного. Он был математиком и англичанином, с большой густой бородой и очень, очень большой головой, такой большой, что ни одна шляпа не была ему в пору. Он всегда носил рубашку и галстук, даже когда работал в саду, что было его любимым занятием. Он не говорил много. Но он был очень, очень умен, и с самого раннего возраста именно эта его особенность казалась мне наиболее важной.
Мы жили в этом очень маленьком городке в сельском районе Онтарио, примерно в полутора часах езды от… за пределами Торонто. Здесь проживает очень большая община меннонитов и амишей, представляющие собой общинную религиозную группу, которая решила жить как в XVIII веке: представьте себе, лошади и багги, без электричества, мужчины одеты в черное, а женщины в клетчатых платьях.
В воскресенье утром мы смотрели в окно и видели длинную вереницу лошадей и багги. Это были меннониты, направляющиеся в церковь. Я говорю о том, что это была наша реальность.
И вскоре после того, как мы переехали в Канаду, переехали в этот город, сосед неподалеку от нас, фермер, фермер-меннонит, его сарай сгорел. И, как заведено, жители общины собрались, чтобы коллективно возвести новый сарай. Они все садятся на лошадей и багги и съезжаются в субботу утром. И они… 100 или более человек, по сути, заново отстраивают сарай за один день.
Знаете, это люди, для которых ключевой характеристикой их сообщества является вера в равенство, вера в то, что нужно делиться, вера в то… что, если один человек страдает, они все несут ответственность за то, чтобы воодушевить его. И если один человек имеет что-либо в избытке, он или она несет ответственность за то, чтобы поделиться этим с другими. Это их своего рода этические принципы.
В общем, они возводили сарай внизу по улице, и мой отец решает присоединиться к этому процессу. И я должен подчеркнуть, насколько это странно, потому что он бородатый англичанин с докторской степенью, знаете, продвинутый теоретик-математик, водит Вольво, ходит в пиджаке и галстуке. И он появляется в компании 100 меннонитов. Все они приехали на лошадях и багги, в соломенных шляпах и, представьте себе, в черных одеждах, и никто из них, кстати, нет, и я не преувеличиваю, никто… скорее всего, даже не закончил больше шести классов. Итак, вот я, мне семь лет, и мое представление о моем отце – это интеллектуальный гигант, этот парень на вершине иерархии. И, знаете, он преподает в университете, который мне кажется самым гламурным в мире. И вот он присоединяется к группе людей, которые разительно отличаются от него.
У меня двое братьев. И он всех нас привозит. И мы просто… Я сидел там и просто наблюдал за ним несколько часов. Они сразу нашли ему работу. Он выполнял самую черную работу, например, поднимал дрова. И, как я уже сказал, это был один из тех моментов моего детства, который я никогда не забуду, потому что я узнал кое-что, как мне кажется, фундаментальное о мире.
Одно было… Меня поразил тот факт, что его приняли, что группа людей, которые были… чья вся идентичность была связана с отличием, приняла постороннего, кого-то, кто почти… Кто не мог отличаться от них еще сильнее. И мне интересно, почему они это сделали, я думаю, потому что мой отец не просил, чтобы его приняли. Он не пришел со списком требований. Он не пришел с объяснениями. Он просто пришел, чтобы присоединиться, помочь и поработать. И это заставило меня осознать, насколько освобождающим является совместный труд. Ведь когда есть задача, и группа людей решает ее коллективно решить, стираются любые барьеры.
И еще меня поразило другое, почему мой отец вообще пошел туда? Потому что ни один не-меннонит никогда бы не пошел на возведение сарая. Я имею в виду, это что-то неслыханное. И он знал наших ближайших соседей-меннонитов, но не знал этого фермера. Этот фермер не был его другом. И я понимал, даже в том возрасте, что не пошел бы туда по своей воле. Я бы постеснялся. Я бы переживал о том, что меня отвергнут. Мне было бы неловко. Я бы подумал, зачем я им там нужен. Но у моего отца, похоже, никогда не было подобных опасений. И я думаю, это не потому, что он переспал с этими мыслями, прежде чем, знаете, сформулировать логику своей позиции. Я думаю, он просто не обращал внимания на подобные опасения. Я думаю, он просто не зацикливался на различиях.
Знаете, моя мать – чернокожая женщина с Ямайки, и мой отец женился на ней в 50-х годах, когда для белого жениться на черной считалось очень радикальным решением. И мне всегда было интересно, знаете, «Почему они приняли такое решение?» И с его точки зрения, думаю, это… Это то же самое. Не думаю, что он осознавал, что совершает радикальный поступок. Ему, наверняка, и в голову не пришло, что это был радикальный поступок, что он был тем, кто не обращает внимания на различия. И думаю, что в этом есть нечто… есть нечто воистину прекрасное.
Я задумываюсь об этом сейчас, потому что мы живем в то время, когда все одержимы различиями, как степенью наших различий, так и масштабом задач по… их преодолению. А точка зрения моего отца была бы такой: «Зачем вы зацикливаетесь на различиях? Почему вы не зацикливаетесь на том, что у вас общего?» И это было его… Весь смысл того, что он помогал возводить сарай, заключался в том, что он просто не думал, что его различия с меннонитами были значительными, хотя общество считало именно так. Он не считал, что тот факт, что он приехал на Вольво и имел докторскую степень, имеет хоть какое-то отношение… или является важнее, чем тот факт, что он был соседом, который хотел помочь и чувствовал себя обязанным помочь.
[ЗВУК ШАГОВ]
С самого раннего детства, сколько я себя помню, я хорошо бегал. Это было… Это было очень естественное для меня занятие. Когда вы говорите с людьми, которые бегают, они часто говорят о том, насколько это сложно, говорят о боли и борьбе. У меня совершенно другой опыт. Прямо противоположный. Мне это кажется почти легким, или, по крайней мере, усилие кажется частью удовольствия.
Я начал соревноваться в беге в старшей школе, и… в забегах на 800 и 1500 метров, и всегда побеждал. Да, это звучит, как хвастовство, но это правда. Я выигрывал… За три года я пробежал… Я выиграл четыре региональных чемпионата, чемпионат Канады и установил рекорд Канады. И если бы, знаете, меня в 14 лет спросили, кто я, я бы сказал: «О, я бегун». И, на самом деле, если быть более конкретным, я бы сказал: «Я хороший бегун», потому что это было действительно важной частью моего самоопределения, которое было связано с совершенством.
Знаете, спортсменам свойственна одна вещь: когда ты занимаешься чем-то на высоком уровне достаточно долго, ты сразу видишь, лучше или хуже тебя кто-то другой, кто занимается тем же самым. Подобно игроку НБА, если бы он сыграл с Леброном Джеймсом, даже если бы он не знал, кто такой Леброн Джеймс, он бы понял за пять минут, что они находятся на разных уровнях. Что ж, когда мне было 14, другие бегуны смотрели на меня именно так. Мы бежали, а они говорили: «О, он лучше меня». И когда тебе 14, это безумно опьяняющее чувство – оказаться на вершине успеха.
Итак, когда я учился первый год в средней школе, я получил небольшую травму, и весна прошла неудачно для меня в плане тренировок. А потом я… прошел все виды соревнований тем летом, пока не приехал на чемпионат Онтарио. Это называется OFSAA. Это знаменитый чемпионат Канады по возрастным классам, и я бежал 1500 метров против парня по имени Стив. На последнем повороте я даже сравнялся с ним, и я знал, что проиграю ему, потому что именно это и случилось.
И я до сих пор помню, представляете, такая огромная толпа людей. Это региональные чемпионаты провинции… все шумят, потому что ждут, что что-то произойдет. И ничего не происходит. Я думал, что смогу пробежать мимо него, а вместо этого просто наткнулся на преграду. Он продолжал бежать, а у меня просто почва из-под ног ушла. Это случилось со мной впервые.
В итоге я финишировал четвертым. Я сошел с дорожки, и, знаете, в этом возрасте мое… Как я уже сказал, всё мое самоопределение заключалась в том, что я хороший бегун, и я внезапно осознал, что больше им не являюсь. Я больше не был тем человеком, на которого все… другие бегуны смотрели и говорили: «Он лучший». И не будет большим преувеличением сказать, что я больше не участвовал в серьезных забегах, пока мне не исполнилось 50. Я сделал 35-летний перерыв в беге из-за огромного разочарования в этом соревновании.
Мне пришлось как бы переосмыслить, кем я являюсь, потому что очень многое во мне было связано с тем, что я представлял себя бегуном. И, знаете, я время от времени задаюсь вопросом, не стала ли писательская деятельность (интерес к которой возник у меня после того, как я перестал бегать) заменой бегу, ведь мне нужно было что-то еще, нечто настолько же захватывающее и требующее напряжения сил, чтобы занять место вида спорта, который был так важен для меня всё это время.
Когда мне только исполнилось 50, я снова понемногу начал бегать и оказался на беговой дорожке в Нижнем Ист-Сайде Манхэттена. Там была группа людей. Они были членами бегового клуба и пригласили меня присоединиться к ним. Я подошел, и первая мысль в моей голове: «Это не бегуны». То есть, когда я бегал в детстве, хороший процент детей… людей, с которыми я бегал, отправлялись на Олимпийские игры. Я имею в виду, что они были спортсменами высокого класса, они выглядели, как спортсмены высокого класса, бегали как спортсмены высокого класса, вели себя как спортсмены высокого класса. А эти люди были другими. Так что у меня сразу сформировалось предвзятое мнение. И сформировав такое мнение, вы обязательно делаете это. Вы критикуете. Что это за форма? Бегают с носка или с пятки? Знаете, вы просматриваете весь этот контрольный список в уме, и это способ их осудить, сказать: «Разве они на моем уровне?» И я как бы задавался вопросом: «Зачем мне бегать с этими людьми?»
А затем случилось самое странное – мне очень понравилось. А затем я вернулся на следующей неделе и снова получил удовольствие. И я стал приходить все чаще и чаще, и снова начал серьезно заниматься бегом. И таким образом я перестал судить людей. Более того… я начал понимать, что судить людей или поддерживать людей, относя их к определенному уровню мастерства весьма проблематично. Вот почему я столько лет отказывал себе в удовольствии бегать. Потому что у меня была установка, что удовольствие заниматься чем-то заключается в том, чтобы заниматься этим на высоком уровне. Я начал понимать, что всё как раз наоборот, что если вы получаете радость от бега, стремясь к совершенству, то вы говорите, что радость доступна только небольшой группе людей, обладающих каким-то природным даром от Бога, который помогает им бегать с удивительной скоростью. Но радость не в этом. Радость доступна всем, верно? В этом ее сила.
Так что у меня было совершенно неправильное определение радости, ведь радость не заключается в том, чтобы делать что-то превосходно. Радость – это участие в чем-то, что приносит вам удовольствие на любом уровне, которому вы хотите соответствовать. Таким образом, бег как бы снова занял… центральное место в моей жизни, но теперь я примирился с тем, что я уже никуда не годен, понимаете? Сейчас мне 57. Я не выигрываю забеги. Знаете, я уже поистрепался. Я могу бегать только три дня в неделю. Но теперь я понимаю, что смысл не в том, чтобы быть великим. И как только вы примете то, что смысл не в том, чтобы быть великим, вам откроется целый мир счастья.
[ЗВУК ШАГОВ]
Моим лучшим другом в детстве был парень по имени Терри. Он действительно замечательный и отличный парень. Его семья владела комбикормовым заводом. Они производили корм для кур. Его отец с нуля превратил эту компанию по производству кормов для кур в довольно успешный бизнес. Каждый год он устраивал банкет для своих сотрудников. И однажды, не так давно, брат Терри, парень по имени Рик, пригласил меня приехать и выступить на рождественском банкете. Они сняли отель в городе и пригласили всех своих сотрудников, примерно 100 человек. Я сказал: «Конечно».
В общем, я приехал, выступил с речью и присел, а затем брат моего друга, Рик, встал и сказал: «Теперь пришло время вручить премии по итогам года». Итак, он называет имена всех сотрудников, они друг за другом выходят на сцену, и он вручает им конверты с премиями, да?
Итак, я сижу там и говорю: «Ладно, это как… Это их ритуал, приуроченный к концу года», да? Затем, как только он заканчивает, кто-то выходит на сцену и что-то шепчет ему на ухо, и возникает какая-то неразбериха. Рик возвращается к микрофону, и говорит: «Ой, мы допустили несколько ошибок», и называет примерно четырех человек: «Не могли бы вы, и вы, и вы, и вы снова подняться на сцену, и мы дадим вам новый чек?» А я сижу и думаю: «Это как-то странно». Мое представление о премиях… Я живу в Нью-Йорке. Я представляю себе юридическую фирму или банк с Уолл-стрит, у них есть комитет по вознаграждениям, у них есть сложный алгоритм и отчеты менеджеров. И они генерируют вашу премию, используя весь этот арсенал… Знаете, вы бы в последний момент не смогли внести правки.
Итак, Рик садится, а я спрашиваю: «Ну, и как это всё работает?» А он говорит: «Ах, эти премии выдаются с учетом того, сколько у вас детей, и чего мы не учли, так это того, что на прошлой неделе родилась пара младенцев. Поэтому нам пришлось внести изменения в чеки». Я помню, как подумал: «Что? Размер премии зависит от того, сколько у вас детей?» Знаете, это мое нью-йоркское «я» возмутилось. И, знаете, всё, о чем я мог думать, это: «Господи, если бы вы провернули всё это, ну, знаете, в Skadden Arps или Goldman Sachs, дело бы закончилось судебными исками. Так нельзя. Как можно начислять премии в зависимости от того, сколько у тебя детей?» Но чем больше я думал об этом, тем больше осознавал, насколько всё это нетолерантно.
Я из того мира, в котором принято, что работодатель заботится о сотруднике, верно? Если вы юридическая фирма, вас интересуют ваши сотрудники как юристы, а если вы банк, вы заинтересованы в своих сотрудниках как банкирах. А когда дело доходит до раздачи премий, вы определяете заслуги в соответствии с этой должностью. Вам как юристу платят премию в зависимости от того, насколько вы хороший юрист, верно? Рик говорил что-то более сильное и красивое. Он говорил: «Я заинтересован в вас как в сотруднике, но я также заинтересован в вас как в человеке. Знаете, для меня действительно важно, что вы родитель, что у вас есть семья, что вы выполняете ряд других обязанностей». И он также говорит: «Я заинтересован не только в том, чтобы вознаграждать вас исходя из ваших результатов. Я заинтересован в том, чтобы вознаграждать вас исходя из ваших потребностей».
Это было, может быть, пять или шесть лет назад, может быть, даже больше, семь лет назад, и я должен сказать, что с тех пор я был одержим этими соображениями. Это действительно сильно изменило мое отношение к людям.
Знаете, например, если вы возьмете мою мать, вы знаете, она темнокожая. Большинство людей, когда они смотрят на кого-то вроде моей матери, они дают определение. Говорят, что она темнокожая, да? Потому что это то, чем она, очевидно, выделяется в наши дни, когда мы как бы восприимчивы к подобным моментам.
Но если спросить ее, она ответит: «Ну, я мать. Я была женой много лет. Я бабушка. Я психолог. Я канадка. Я христианка». Для нее эти определения были бы очень важны. Она бы дала вам девять характеристик личности, из которых цвет кожи – одна и, возможно, не самая важная. Чтобы по-настоящему понять ее, вы должны понять, что ее личность не ограничивается одной характеристикой, и, если вы думаете о ней так узко, вы… вы совершаете насилие над ее сущностью.
Причина, по которой нужно обращать внимание на множественную идентичность людей и на то, как они себя оценивают, заключается в том, что почти всегда способ их оценки будет отличаться от того, как вы, человек, который их плохо знает, интуитивно оценивает их. А вы их никогда и не узнаете. Вы никогда… Вы всегда будете жить, не зная о каком-то факте, который сильно повлиял на их жизнь, пока вы действительно не спросите, кто они.
То же самое касается моей матери: вы не можете просто посмотреть на мою мать и узнать о ней что-либо фундаментально важное… Вы видите, чернокожую женщину, но это лишь маленький кусочек того, кто она есть и как она относится к миру. Готовность проводить время с кем-то и преодолевать их очевидную идентичность, думаю, в этом и заключается задача создания более социально равного мира, что единственный способ заставить нас всех почувствовать, что мы находимся на одном уровне – это перестать цепляться за эти невероятно ограниченные способы описания друг друга, да?
Знаете, я не думаю, что мы оставляем себя открытыми для восприятия того, что люди – сложные личности, и я думаю, что это то, что Рик делал на том рождественском банкете, он напоминал себе и всем своим сотрудникам, что они больше, чем просто сотрудники этой компании, и он больше, чем их начальник, которого интересует только работа. И это безумно красиво.
[ЗВУК ШАГОВ]
Итак, теперь мы добрались до нашего пункта назначения, это маленький коттедж, мой офис, где я пишу, где я придумываю все эпизоды своих подкастов, где… Здесь были написаны огромные части моей последней книги. Это незначительное… Это… Это небольшое отступление, у меня есть сурок, который выходит каждое утро и здоровается со мной. Он действительно здоровается. Он выходит. Он смотрит прямо на меня, как бы слегка наклоняет голову и возвращается обратно. Ну да, здесь я, можно сказать, на лоне природы.
Я готовил эпизод своего подкаста о том, почему музыка в стиле кантри так хорошо передает эмоции, и я решил выбрать самую грустную песню в стиле кантри. Мне кажется, что это именно та песня. Она была написана Бобби Брэддоком, и что удивительно, вы не только будете плакать, хотя песня очень банальная, но это… это пример гениального написания песен, потому что это полная история за три минуты, которая вас познакомит с персонажем, заставит почувствовать, что вы понимаете этого персонажа, а затем последует крутой поворот сюжета. Для кого-то вроде меня, кто всю жизнь рассказывает истории, понимание того, как правильно рассказывать их, когда вы находитесь в присутствии великого рассказчика, вы просто испытываете трепет. И эта история… Эта песня – образец повествования высочайшего уровня.
Это Джордж Джонс, «Он перестал любить ее сегодня».
[МУЗЫКА – GEORGE JONES, “HE STOPPED LOVING HER TODAY”]
[МУЗЫКА ЗАТИХАЕТ]
«Кусок глины» - одна из менее известных песен Марвина Гэя, выпущенная незадолго до того, как Марвин Гэй был застрелен собственным отцом. И это песня о трудностях взаимоотношений сына и отца.
И когда вы слушаете ее, зная, что случилось с Марвином Гэем, ваше сердце рвется на части.
[МУЗЫКА – MARVIN GAYE, “PIECE OF CLAY”]
Я открыл для себя Брайана Ино во время учебы в колледже, когда недолгое время встречался с одним из крутых ребят. И все крутые ребята в моем колледже слушали Брайана Ино. Я открыл его тогда для себя и полюбил. Эта песня о влюбленности, и метафора, которую он использует для обозначения влюбленности [МАЛКОЛЬМ ГЛЭДВЕЛЛ ЦИТИРУЕТ СТРОКУ ИЗ ПЕСНИ «Я ПРИБЕГУ»], на мой взгляд, одна из самых невероятно великолепных метафор о влюбленности, которые я когда-либо слышал.
Это песня Брайана Ино «Я прибегу»
[МУЗЫКА – BRIAN ENO, “I’LL COME RUNNING”]
Я понимаю, что почти все мои рассказы повествуют о событиях, произошедших давным-давно, и о которых я редко вспоминаю. Думать обо всём, что формировало меня в детстве было, безусловно, полезным упражнением для меня, и, я надеюсь, что это было, по крайней мере, интересное упражнение для всех вас.
Спасибо, что нашли сегодня время для прогулки со мной.